Сеть мирская - Страница 8

— Ах-ах-ах… ах-ах-ах…

— Иван, кипяточком запасся?

Отец Порфирий, не открывая глаз, по голосу уже знал, что это говорит студент с толстыми усами, похожий на серого кота-мурлыку.

Голос рядом с отцом Порфирием говорит:

— Кипяток есть, да стоит ли возиться?

— Почему — нет?

— Поздно.

— Лучше поздно, чем никогда.

Отец Порфирий слышит: встал Иван, его сосед-студент. Потом зашелестело женское платье. Что-то легкое, шелковистое, мягкое задело по лицу отца Порфирия. Он открыл глаза. Барышня, сидевшая у окна, сняла свое легонькое пальто из чесучи и тянулась руками к полке, на которой лежали ее вещи. Смугловатое лицо ее с темными бровями без шляпы было проще и приветливей, чем под шляпой.

— Могу я вас попросить, — обратилась она к отцу Порфирию с изысканной улыбкой, голосом немножко слащавым, каким говорят, кажется, только одни немки. — Могу я вас попросить достать мне… как это… чемоданчик… здесь?..

— Которое? — испуганно поднявшись, спросил отец Порфирий.

— Вот здесь… вот-вот… этот… да, да…

Она говорила та вместо да, фас вместо вас, и выходило это у ней мило, застенчиво. Отец Порфирий снял ей небольшой, довольно потертый, очевидно, видавший виды, чемоданчик старого фасона, окованный железными обручами.

— Мерси.

— Ничего, ничего, — покорным тоном сказал отец Порфирий.

Барышня раскрыла чемоданчик, вынула книгу с оторванной обложкой и пестрый шелковый шарф, покрылась. Под шарфом темные брови ее выделялись резче, и лицо стало как у гречанки. Она переложила с одного места на другое какие-то коробочки, флакончики. И затем отцу Порфирию пришлось опять устраивать чемоданчик на прежнем месте.

— Ах-х!.. пляхотару фас!.. — слащавым голосом сказала барышня.

— Ничего, ничего…

Отец Порфирий смущенно кашлянул в руку и сел. А барышня как-то особенно быстро углубилась в книгу, как будто ничего окружающее не представляло для нее ни малейшего интереса.

— Тебе наливать, Иван? — спросил усатый студент, обращаясь к юному соседу отца Порфирия.

— Наливай.

— Да ты, может, не хочешь?

Студент с усами подмигнул отцу Порфирию — в серых веселых глазах его искрилась добродушная насмешка.

— Наливай, наливай…

Иван достал с полки небольшую корзинку из щепок, увязанную веревками по всем направлениям, и осторожно поставил ее на лавку.

— Гляди, Иван… Ежели хочешь, налью…

— Эх, черт возьми, рассохлась… Подержи-ка, Алеха… Тише, тише…

— Что у тебя тут? бомба?

— Адская машина. Рассохлась…

— Рассохлась — дело телячье, — сказал деловым тоном Алеха.

Они осторожно развязали корзину, достали провизию и занялись чаепитием. Алеха, студент с пушистыми усами, оказался общительным человеком, веселым.

— Вы, батюшка, чайку не желаете ли?

— Нет, спаси вас Господи, — поспешно, смущенным голосом, ответил отец Порфирий.

— Выкушайте! Чай есть.

Студент, не дожидаясь согласия, налил стакан и протянул отцу Порфирию пакетик с сахаром.

— Да напрасно вы это…

— Чай же есть, все равно выливать, — сказал студент очень убедительно, и все засмеялись — даже барышня, которая казалась совершенно углубленной в свою книжку.

Отец Порфирий, сконфуженный и растерявшийся, не имел сил отказаться, боялся обидеть молодого человека. Взял стакан и кусочек сахару.

— Я вот все слышу у вас разговоры: Столыпин, Столыпин… — сказал он, осторожно наливая чай на блюдце: — А что он, этот Столыпин, из каких? Какими он выбран?

— А вы про Столыпина не слыхали?! — изумился бритый студент.

— Слыхать слыхал… — Отец Порфирий громко откусил кусочек сахару. — Идут там у нас разговоры… между молодыми послушниками. Сойдутся, сцепятся — водой не разольешь: один — свое, другой — свое… Шумят, шумят… Скажешь им: не монашеское, мол, это дело, ребята… Ну, да разве послушают… Есть крикуны — не дай Бог! Иной раз до такой краски дойдут — беда!..

Он неторопливо допил и еще налил чаю на блюдце.

— Он кто же, этот Столыпин?

— Вы, отец, пожалуй, и про Толстого не слыхали? — сказал студент Алексей.

— Ну… не слыхал! Слыхал!

— Как же вы его мыслите? — Студент весело подмигнул отцу Порфирию. — Небось еретиком?

— А как же… еретик! — с простодушной убежденностью сказал отец Порфирий. — Бога отвергает, свое евангелие написал — как же не еретик?

— Погибший человек?

— Это уж в руце Господней… Может, по неизреченному милосердию своему, Господь и помилует…

Отец Порфирий вздохнул. Допил чай и опрокинул стакан на блюдечко вверх дном.

— Спаси вас, Господи! — перекрестившись, сказал он и передал с поклоном стакан студенту Алексею. Вытер бороду ладонью и, чувствуя к студентам особое расположение, — славные ребята, но, вероятно, по молодости лет наклонны к легкомысленным увлечениям, — сказал: — Мало ли их было! вот Арий также… Арсений диакон… пропали, как черви! Стали прахом… А праведники вон как прославились, — с сожалением и грустью в голосе прибавил он. — А про Толстого Феофан-затворник сказал: «Это искра из ада вылетела…»

Студент Алексей с комическим ужасом зажмурился и выставил руки вперед, как бы защищаясь. Все засмеялись. Засмеялась и барышня, но тотчас же уткнулась в свою книгу. Алексей обратился к ней с неожиданным вопросом:

— А что это значит, барышня: Liebling?

Она подняла от книги свои коричневатые глаза, улыбнулась. Отец Порфирий заметил при этом, что один зуб у ней, с левой стороны, запломбирован золотом.

— Это… мм… это… как это?..